Международная конференция ООН по климату в Шарм-эль-Шейхе в минувшее воскресенье завершила свою работу. О том, как в условиях энергетического кризиса проходили климатические переговоры с иностранными коллегами и какие тезисы отстаивала российская делегация, в интервью «Интерфаксу» рассказал ее участник, первый замминистра экономического развития Илья Торосов.

— Каковы основные итоги COP27 для России? Какие тезисы российская делегация отстояла, какие нет?

— Конференция в этот раз прошла успешно, мы отстояли все наши позиции, которые хотели, совместно, прежде всего, с Китаем и Объединенными Арабскими Эмиратами. Важный пункт — 6-я статья (Парижского соглашения — о рыночных и нерыночных механизмах реализации мер по противодействию изменению климата — ИФ). Мы отстояли, что климатические проекты будут оцениваться именно по результатам. Для нас было важно, чтобы независимые оценщики не говорили: «Нам этот проект — по возобновляемым источникам энергии — нравится, а этот — по улавливанию СО2 на загрязняющем производстве — не нравится». То есть, теперь оценщик не сможет, например, из-за политической конъюнктуры сказать, что вот такие проекты теперь не считаем климатическими. Это ключевой момент, который мы с коллегами отбивали.

По отчетности (климатических проектов — ИФ) дополнительных обременений не вводится. Нам инструкция нужна максимально общая и не ограничивающая отдельные технологические решения.

Что касается обновления обязательств стран по снижению выбросов на национальном уровне — в итоговом документе повторили призыв обновить ОНУВ (определяемые на национальном уровне вклады — ИФ), теперь срок до конца 2023 года. Там гибкая очень формулировка: хотим — пересматриваем, хотим — не пересматриваем. Так что здесь мы не взяли на себя новых обязательств, все по-старому.

— Получается, Россия не будет пересматривать свои цели, они достаточно амбициозны?

— Мы хотим иметь гибкость в этом вопросе, чтобы поступать так, как целесообразно для нашей экономики. Развитые страны хотели обязать государства пересматривать свои обязательства быстрее, а также приветствовали более жесткий подход к самим климатическим проектам. Мы понимали, как и Китай, что не хотим отходить от формулировок «Глазго» в этом вопросе.

— В разделе итогового протокола об источниках энергии российскую сторону все устраивает?

— Нам удалось добиться упоминания (в итоговом протоколе конференции — ИФ) не только возобновляемых источников энергии, но и в целом низкоуглеродных источников. Некоторые страны, у кого их нет, прямо настаивали, чтобы были только ВИЭ. Это, естественно, нам невыгодно. Потому что в России низкоуглеродные источники энергии есть, и мы их будем развивать.

— А что Россия подразумевает под низкоуглеродными источниками? Газ, в частности?

— Да, подразумеваем газ и СПГ и все, что связано с водородом. Мы понимаем под низкоуглеродными источниками атом, естественно. В вопросе с атомом мы еще в Глазго сильно продвинулись, он уже фигурирует как «зеленый». Но до конца все еще не закрыт вопрос, то есть, отстаивать атом еще будем.

— Как вы считаете, состоялся ли «ребрендинг газа» как переходного топлива на этом саммите?

— Климатическая конференция этого года прошла на фоне сложной ситуации на мировом энергетическом рынке. По политическим мотивам игнорируется необходимость поэтапного сбалансированного подхода к трансформации энергетического. Природный газ — это ключевой источник энергии, который может обеспечить постепенное снижение выбросов, пока еще не решены проблемы стабильности подачи энергии и ее цены. То есть, базово без газа — никуда. И газ значительно меньше по выбросам СО2, чем многие другие источники энергии, — это очевидно.

В решении конференции признается взаимное влияние энергетического и климатических кризисов. Подчеркивается важность увеличения доли не только по возобновляемым источникам — солнце и ветер, но и других низкоуглеродных источников энергии. Это газ и атом.

— А вообще считает ли российская сторона, что в финальном документе COP должен быть пункт о поэтапном сокращении использования ископаемого топлива, и именно углеводородов? То есть, допускаете такой исход последующих саммитов или это категорически неприемлемо?

— Смотрите, на саммите был подтвержден прошлогодний призыв перехода к низкоуглеродным энергосистемам, снижению угольной генерации без использования технологи улавливания выбросов парниковых газов. То есть, все как в Глазго. Но речь о постепенном переходе, без четкой даты отказа от ископаемых. На это (отказ от углеводородов — ИФ) в принципе никто не подпишется до 2050-2060 года. Все говорят о выходе на нейтральность, но мы же понимаем, что это с учетом поглощающей способности. Никто не говорит, что он прямо откажется от ископаемых видов топлива.

Нам удалось исключить жесткие формулировки, которые бы требовали отказа от того или иного ископаемого топлива. Мы с коллегами из других стран считаем недопустимым избирательный подход к инструментам снижения выброса парниковых газов. Есть же, например, механизм закачивания углекислого газа (в подземные хранилища — ИФ), и другие варианты, с которыми мы выйдем на ту же углеродную нейтральность, но при этом не будем глобально отказываться от, например, нефти и газа.

В итоговом документе конференции нам удалось отстоять принцип недискриминации технологий снижения выбросов, оставить право стран самостоятельно выбирать подходящие для них социально-экономические системные подходы в этом вопросе.

— Кто главные союзники России в таком подходе к вопросу ископаемого топлива?

— Если честно, в части подхода к ископаемому топливу — почти все союзники. По углю, конечно — это Индия и Китай, по нефти и газу — Ближний Восток. Но при этом мы должны понимать, что и американцы не хотят отказываться от газа и нефти. Понятно, вся ОПЕК (не хочет отказываться от углеводородов — ИФ), понятно, что и Австралия от угля не отказывается. Так что я бы здесь не был категоричен, что Запад за одно, а Ближний Восток и мы за другое, — нет. Как раз в этом вопросе разноплановая у всех идея. Кто-то не хочет атом, у кого его нет, а вот Франция хочет, потому что у них там 80-85% всей энергии на атоме.

— То есть, по сути, все так или иначе подгоняют климатическую повестку под выгодные им самим источники энергии?

— Я как человек, занимающийся этим два года, могу сказать, что это вопрос в первую очередь экономический. У всех задача сделать энергопереход, переход к зеленым источникам энергии, максимально плавным и без потерь для экономического развития. Вот в этом споры и заключаются.

— В итоговом коммюнике COP27 появился пункт о признании лесоклиматических проектов. В этом году в российской повестке эта тема не особо звучала, но, как помнится с прошлого года, это важный аспект для РФ?

— Да. Главная задача была в Глазго, чтобы в климатические проекты попадали наши леса, это же 20% всех лесов мира. Задачей наших партнеров было исключить лесоклиматические проекты, чтобы мы выпали, но мы отстояли их.

Вот еще важно: мы ехали, понимая, что нам будет сложно договариваться. Но с разными странами, и даже с западными, у нас был абсолютно конструктивный диалог благодаря долгой кропотливой работе наших коллег с представителями этих стран. Это большое достижение. То есть, никакого там дискомфорта мы не испытывали. Ну, кроме того, что мало спали.

Еще важно сказать, что там приняли решение о создании Фонда возмещения убытков и ущерба развивающимся странам, и развитые страны подняли в связи с этим вопрос о расширении донорской базы (за счет некоторых интенсивно развивающихся экономик, на данный момент освобожденных от участия в климатическом финансировании — ИФ). Этот вопрос отложили на следующий год, так что в Арабских Эмиратах они будут активно, как бы сказать…

— Пересматривать наш статус?

— Да. Потому что мы, как и Китай, кстати, тоже, считаемся богатыми странами, которые «давайте тоже вкладывайтесь». Мы предполагаем действовать согласно тому статусу, который есть сейчас.

— Остается еще вопрос вывода низкоуглеродных технологий из-под санкций. Есть ли прогресс по этому пункту повестки?

— Ну, это было одним из главных направлений нашей работы. Западные страны очень этого не хотят. Развивающиеся страны и страны с переходной экономикой нас поддерживают. Вопрос остается на следующий год.

Мы считаем, что технологии по «низкоуглеродке» должны быть выведены из-под санкций, что необходимо обеспечить общий недискриминационный, то есть равный для всех доступ к ним. Мы там (с лесоклиматическими проектами — ИФ) отстояли, а некоторые западные страны здесь (отстоять — ИФ) пока не дали. Это вопрос для обсуждения в следующем году.

— Напоследок: придется ли России пересматривать свои подходы в климатической повестке после этой конференции?

— Мы идем в рамках нашей Стратегии низкоуглеродного развития России до 2050 года, которая была разработана по поручению президента Владимира Путина. И по ней уже даже с опережением на несколько лет некоторые пункты выполнили. Пересматривать ее не будем. Но есть План реализации стратегии, разработку которого мы перенесли на следующий год, в том числе из-за доступа к технологиям, из-за изменений в трансграничном регулировании, в логистике, в том числе на фоне переориентации потоков сырья на восток.

Кстати, на COP27 поднимался вопрос о дифференциации показателей снижения выбросов по отраслям. Пока это не вошло в итоговый документ, но мы к этому готовы: у нас есть четкое понимание, какая отрасль какой вклад должна внести в снижение выбросов, есть разделение отраслевых показателей внутри страны. Но, естественно, в связи с изменением конъюнктуры мы это поднастраиваем.

Источник: https://www.interfax.ru/interview/873727